— 1957 [Октябрь]

[ ... ]

Когда он приходит в себя — его одежда рванная, точно кто-то пытался её содрать с него не-терпеливый. Его одежда мятая, в грязи; на некогда белом — бурое, красное.

Когда он приходит в себя — на нём нет обуви. Он поджимает пальцы на ногах, обнимает себя за плечи, впиваясь тонкими пальцами в кожу крепко-сильно, точно бы это могло помочь унять дрожь.

Ярко. Слишком ярко; слепяще. Перед глазами тёмные пятна расцветают, мельтешат, раздражая, не-позволяя сфокусировать взгляд.

Но лучше бы и не видел, лучше бы не видел.

Лучше бы не видел разодранное тело перед собой; едва ли узнаваемое.
Которое он узнаёт. Узнаёт подвеску.

Когда он приходит в себя — его руки в запёкшейся крови. Чужой крови. Её крови. Во рту, под языком, в глотке — вкус тошнотворный, вкус человеческой плоти.

И он бьётся коленями о землю, рухнув. Содрогается в болезненном спазме, выблёвывая желчь, кажется что собственные внутренности — тоже.

И всё равно — чувствует.

И боится. Снова боится.
Боится, что ничего не закончилось.
Боится, что ничего уже не будет.
Ничего из пророченного, ожидаемого; некогда желаемого.

«Ты будешь великим волшебником, Фенрир».